номеров «National Geographics» и был просто заворожён, когда она стала рассказывать мне о таких местах, как Нью-Йорк и Филадельфия, которые казались такими же далёкими и необычными, как и всё прочее в тех журналах. Она упомянула, что севернее их находится Ниагарский водопад, и мне невероятно захотелось увидеть и услышать его. Я и представить себе не мог грохочущую воду. В наших местах вода могла лишь плескаться, журчать или изрекать тайные слова, если в ней что-то имелось, а у тебя был талант слышать это; но грохотать — никогда.
Впрочем, всего желаемого учительница всё-таки не добилась. Некоторые из нас до сих пор ходили в школу босиком, пока держалась хорошая погода, поэтому мисс Уайт поставила у насоса возле школы тазик, чтобы мы мыли ноги, перед тем, как зайти внутрь и всё было бы пристойно. Ей ничуть не удавалось наладить отношения с Лисси. Иногда Лисси поддразнивала учительницу и шипела, как ящерица, а мисс Уайт очень на это сердилась и сажала Лисси в угол, с дурацким колпаком на голове, но, стоило ей только отвернуться, как Лисси высовывала язык и складывала пальцы в шевелящийся знак «Призрака», а все прочие старались не засмеяться и не привлекать к этому внимание.
Но, в основном, на уроках мы всё-таки занимались. Можно вообразить, как мы, всем скопом, склоняемся над диковинными свитками из Внешнего Пространства, написанными на таинственных языках (никто из нас ещё не достиг такой ступени развития) или, по меньшей мере, усердно изучаем рухлядь столетней давности, наподобие «Хрестоматии Макгаффи» (несколько экземпляров лежали в сарае, но мы никогда к ним даже не прикасались), но нет, мисс Уайт раздала нам обычные учебники, вроде тех, что у детей в Филадельфии или Нью-Йорке, и мы учились читать, писать и считать, и она преподавала нам кое-что об остальном мире, хотя, если ты никогда не высовывался за пределы Хоразина, всё это звучало как вымысел, словно в сказках, которые учительница иногда нам читала.
Мисс Уайт действительно стала моим другом, в какой-то степени. Однажды ей по почте прислали большой и тяжёлый пакет, такой тяжёлый, что брату Азраилу пришлось везти его на тачке и, вскрыв пакет, мы обнаружили там журналы «National Geographic», не меньше пятидесяти штук и мы раздали их в классе, и, когда в тот день, ну, хотя бы в тот день, Лисси изобразила знак «Призрака», никто не захихикал и не обратил на неё особого внимания.
Мисс Уайт начала задавать мне вопросы о Хоразине и о здешних людях. На некоторые я не сумел ответить. Я держался осмотрительно. Без толку было рассказывать ей, что Старейшине Аврааму тысяча лет от роду. Она ни за что бы не поверила. Тем вечером, после ужина, мисс Уайт попросила показать некоторые из наших захоронений, могилы людей, что жили здесь прежде. Она не объяснила, зачем. Холодало, землю устилали опавшие листья, а на мне была кофта с капюшоном, которую однажды подарил отец после поездки куда-то в Массачусетс, но я до сих пор ходил босиком, чтобы ощущать могилы, а мисс Уайт не об этом не спросила, поэтому и объяснять не пришлось. И я просто не мог объяснить некоторые вещи, которые она хотела от меня узнать, например, когда мы сидели среди старых могил, я впился в землю пальцами ног и не почувствовал ничего двигающегося, а она разглядывала то ту, то эту надпись на могилах прежних людей: «под защитой змеиного семени» или «под защитой тени Ньярлатхотепа», и мне пришлось признать, что пока ещё не дорос до понимания всего этого.
Немного позже я показал ей ещё и Костяной лес. Тогда уже почти наступила зима, земля замёрзла и — из благоразумия — я был в ботинках и пальто, как и мисс Уайт;, под полной луной, мы пробирались среди безлистых деревьев туда, где с ветвей свисали кости, целые тысячи их, потому что это делали уже давно: оленьи кости, собачьи кости и всякие другие, подвешенные на верёвках и проволоке, грохочущие на ветру, пока не складывалось нечто, вроде музыки. Я начал объяснять, что тогда, в первый день Лисси понадобилась голова кошки, чтобы сварить её, ободрать и вывесить череп, дабы закончить своё.
— Закончить своё что?
— Просто своё.
И это все объяснения, которые достались и потребовались мисс Уайт. Учительница просто стояла там, обхватив себя руками, будто замёрзла, а её голос звучал очень странно и, по-моему, даже немного слезливо, когда она предложила мне: — Джерри, а что, если мы с тобой сядем в мою машину и просто уедем от всего этого… навсегда?
С чего бы мне желать уехать навсегда?
Я не стал спрашивать.
Но, разумеется, на следующий день её машина не завелась. Мой отец и Брат Азраил заглянули под капот и заявили, что починить её не сумеют. Думаю, после этого мисс Уайт чуть-чуть свихнулась. Но положение ещё могло остаться сносным, если бы она не совала свой нос туда, куда не следует, в те места, от которых даже я держался подальше, например, в комнату в задней части лавки Брата Азраила, где хранятся все свитки и древние книги. Как-то он застукал её там и прогнал, рыча и угрожая топором. А может быть, вилами. Меня при этом не было, а рассказывали по-разному. Лисси шипела и скалилась, когда рассказывала мне про то, как Брат Азраил выставил мисс Уайт на улицу и сразу же, прямо перед всеми, наложил на неё проклятие. Моя сестра шипела и скалилась, но мне было ничуть не весело, потому что я знал: если Брат Азраил накладывает проклятие — это ужасная вещь.
Даже несмотря на это, в конце концов всё могло обернуться совсем иначе, если бы мисс Уайт не присоединилась ко мне в ночь Поворота Зимы, самую особенную ночь у нас, в Хоразине, когда все мы собираемся среди стоячих камней за Лесом Костей. Мисс Уайт ждала на улице, стоя на снегу, встретив меня, когда я выскользнул через заднюю дверь, облачённый лишь в тонкий балахон — вообще-то старую ночную рубашку моей сестры, из которой та выросла. Мисс Уайт не задавала мне вопросов, она просто шла следом, пока я босиком пробирался по колено в снегу и вёл её мимо Леса Костей. Ветер дул со всех сторон и казалось,
